Таракан, рассказ Опции

[Эдуард Лукоянов]

Таракан

Всюду свернутое, лежало прошлогоднее, тяжелее, хрупкое, способное держаться на плаву, дерево. Никто не смел прикоснуться к его коре, но скорее – это был человек. Да, все же это был человек, у которого было имя.
Его звали Константин Михайлович. Он лежал на полу кухни, и можно было подумать, что он мертв, но мухи облетали его стороной, потому что боялись. Иногда он подавал признаки жизни: прикасался губами к сухим крошкам, рассыпанным по полу. Его руки липли ладонями к линолеуму, а глаза не могли подняться, потому что это был конец. Кто бы мог подумать, что все обернется столь тоскливо и безысходно. Наверно, любой, кто мог бы случайно увидеть его со стороны, но уж никак не Константин Михайлович. Теперь лишь он осознавал свое положение.
До этого дня ему было отвратительно и оттого приятно заниматься тем, чем он занимался. Потом стало страшно, а теперь редко нападавшее отчаянье заставляло его ожить на время. Волосы он не мыл вот уже две недели, кожа на пальцах покрылась въевшейся грязью и жиром. Такая у него была жизнь, такое было его проклятье.
Дело в том, что время от времени Константин Михайлович любил превращать себя в нечто, напоминающее помойное ведро, в таракана, от природы рыжего. «Кто бы мог подумать, кто бы мог подумать…», - повторял Константин Михайлович чуть слышно. Ему было трудно разлепить глаза, они горели, как у больного гриппом. Во рту горчило, он чувствовал вкус рвоты. С иконы над столом на него смотрел Николай Угодник, Константин Михайлович еле улыбнулся ему темно-желтыми зубами. Щекой он чувствовал, как рядом ползал настоящий таракан. Немного побегав вокруг, таракан спрятался в проделанной в плинтусе щели.
Впервые Константин Михайлович открыл для себя это удовольствие год назад, когда жена уехала на похороны кого-то из родственников. Он не раздевался, не мылся, просто лежал на полу кухни. Два раза в сутки он все же вставал, открывал холодильник, разбрасывал по полу еду и наливал лужу воды из-под крана. Больше он почти не двигался, только время от времени чесал начавшее ороговевать на пятый день брюхо и лапки. Константин Михайлович шипел и кривлялся, наслаждаясь собственной немытостью и отвратительностью. В первый раз, через несколько дней, ему даже захотелось посмотреть на себя в зеркало. «Да уж, можно сходить, посмотреться», - сказал он вслух. Голос также привел его в восторг, он был севший, чуть слышный оттого, что связки с непривычки еле сокращались. Константин Михайлович шипел. Редкие усы выросли до небывалой длины – при желании он мог жевать редкие жесткие волоски. Тогда это длилось чуть более недели.
Не так давно он развелся, взял отпуск и заперся в квартире. Нынешние его развлечения длились уже две с половиной недели. На четырнадцатый день все было превосходно, его даже приводила в ужас мысль, что это когда-нибудь кончится и надо будет помыться, побриться и надеть чистое белье. В первый день отпуска он обзвонил всех родственников и сообщил, что на три недели улетает отдыхать в Турцию. Тогда он лежал и придумал, что надо сказать, будто фотоаппарат украли, а открытки и сувениры он придумал купить в ближайшей роспечати. Он радовался своей простой хитрости и чуть шевелил воображаемыми крылышками.
Сегодня утром Константин Михайлович снова вспомнил об этом, а еще вспомнил, что отпуск кончается. На секунду он даже подумал уволиться, но тут же опомнился, решив, что это уж слишком. Константину Михайловичу слегка взгрустнулось, да еще мучила изжога.
Ему стала интересна комната, он чуть приподнял голову. Наконец-то сгнили эти уродливые катины деревья. Под потолком чуть заметно светилась паутинка, а пол местами покрылся зеленым пухом. С мыслью о том, что ведь рано или поздно придется это все убрать, Константин Михайлович задремал.
Ему приснился коротенький сон, который полностью ему подчинялся. Константину Михайловичу снилось большое помещение, что-то вроде ангара. Во сне у него были сильные ноги, и их было больше, чем обычно у человека. Он носился с огромной скоростью из угла в угол, пару раз даже подпрыгнул под самый потолок. Сон был на редкость приятный, совсем детский.
Проснувшись, Константин Михайлович почувствовал, что ему стало хуже, жжение в груди не унималось, а еще разошлось по животу. Он захотел встать и на четвереньках проползти в ванную, взять аптечку. Встать он не смог, его вырвало, и он рухнул на пол. Все тело зудело и покрылось красными пузырями. Это не было обычным делом, раньше такого не было. Это даже не пузыри, а плоские шишки; казалось, стоит чуть ткнуть иголкой, и потечет какая-то жидкость. Живот сводила острая боль, голова раскалывалась, а зубы сверлило.
Только перед тем, как он потерял сознание, до Константина Михайловича дошло, что это за белую дрянь он вчера съел.

[Дмитрий Кузьмин]

«ороговевать» — это всё же чересчур: просто «роговеть»

назначение первого абзаца осталось для меня неясным

кроме того, не покидает ощущение, что сама идея — баян: просто потому, что этот кафкианский мотив, кажется, столько народу вертело во все стороны так и эдак, что наверняка довертелись и до этого варианта. хотя в частностях реализация, кажется, весьма убедительная

[Эдуард Лукоянов]

«ороговевать» — это всё же чересчур: просто «роговеть»

назначение первого абзаца осталось для меня неясным

кроме того, не покидает ощущение, что сама идея — баян: просто потому, что этот кафкианский мотив, кажется, столько народу вертело во все стороны так и эдак, что наверняка довертелись и до этого варианта. хотя в частностях реализация, кажется, весьма убедительная

Дмитрий, я думаю (надеюсь), вы понимаете, что я не играю на баяне, и никак не мог сознательно использовать всем известный мотив. Здесь кое-что другое. Грегор Замза не хотел быть насекомым, это делает рассказ Кафки намного значительней. А сюжет вне зависимости от Кафки пришел ко мне из личных опытов.